СТАНИСЛАВ МИНАКОВ

ТИХИЙ СВЕТ РУБЦОВСКОЙ ГОРНИЦЫ

Он все еще, слава Богу, льется, этот долгий, непресекающийся свет горницы поэта Николая Рубцова, которого воспитала (а потом и приняла в себя) для всей Руси благодатная Вологодская земля. И даже эстрадным дивам, с их порою неадекватными модуляциями, берущимся исполнять песню на его слова, все-таки удается, благодаря проникновенным строкам первоисточника, донести это высокое и пронзительное, хотя и тихое чувство, с которым эти строки выдохнуты прямиком в русское сердце:

В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды…

Красные цветы мои
В садике завяли все.
Лодка на речной мели
Скоро догниет совсем.

Дремлет на стене моей
Ивы кружевная тень.
Завтра у меня под ней
Будет хлопотливый день!

Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе…

Свою самобытную поэтическую лодку Николаю Михайловичу Рубцову (1936–1971) смастерить удалось. Удалось также, как он запальчиво мечтал, и «книгу Тютчева и Фета / Продолжить книгою Рубцова». Прожив, в общем, короткую жизнь, он успел много где поработать и поучиться, отслужить четыре года срочной службы на Северном флоте.

Он ушел из жизни трагически. Носивший в Литинституте кличку «Коля-шарфик» (за пристрастие к этому аксессуару, на снимках и портретах мы видим его с разными шарфами), он был по недоразумению задушен ночью любимой женщиной, начинающей поэтессой, с которой собирался утром оформить отношения в ЗАГСе. Случилось это 19 января 1971 г., через две недели после дня его тридцатипятилетия; так страшно воплотились в жизнь его пророческие строки: «Я умру в крещенские морозы, я умру, когда трещат березы…» Трижды отчислявшийся из Литинститута за «пьяные дебоши и скандалы в общественных местах» (впоследствии оказывалось, что был не так уж и виноват), нежный человек, который, по воспоминаниям невольно убившей его Людмилы Дербеневой, «спал, как последний босяк. У него не было ни одной подушки, только одна прожженная простыня и прожженное рваное одеяло». Николай Рубцов похоронен в Вологде на Пошехонском кладбище.

И дело вовсе не в самости или антологическом ряде, в который Рубцова теперь, после кончины, всякий раз помещают. Дело в тайне исповедальной интонации, которую не купишь, мастерством не взрастишь. Потому что характер этого дара — от Духа Святого, который дышит, где хочет, и стяжать его нельзя иначе кроме как получив «просто так», ни за что. А почему это кому-то свыше дается или не дается — тайна сия велика есть.

И объяснить невозможно, отчего у русского человека перехватывает горло от этих простых (проще не бывает!) строк: «Матушка возьмет ведро, / Молча принесет воды…»

Что же стоит за этими словами? Может быть, автобиографический для поэта факт: ведь потеряв в 1941-м году отца, ушедшего на фронт и не вернувшегося, а в 1942-м — мать, мальчик попал в детдом Тотемского района Вологодской области, где и окончил семь школьных классов. Рубцов — из поколенья послевоенной безотцовщины, и отсюда, видимо, тоже эта пронзительная русская нота непреходящей грусти в его творчестве.

«…Широко на Руси машут птицам согласные руки», — писал Рубцов, доводя читателя до слез, писал, как никто до него, а ведь его предшественниками написано немало прекрасных русских стихов.

«…И пенья нет, но ясно слышу я / Незримых певчих пенье хоровое…» — это высокая религиозная поэзия. Отечественным мыслителем подмечено точно: настоящий русский поэт всегда религиозен.

Уроженец и воспитанник Русского Севера, Архангельщины и Вологодчины, Коля Рубцов всей своей поэтической жилкой словно вобрал в себя удивительную исповедальность родного края, давшего Русскому миру целую плеяду подвижников православной веры, таких как Кирилл и Ферапонт Белозерские, Феодосий Тотемский, Нил Сорский, Прокопий Устюжский и других.

Узы любви к Отечеству, к его святыням протянуты к сочинениям Н. Рубцова из далеких духоносных веков, в которых подвизались северные русские молитвенники. И в то межеумочное время, на годы которого пришлись даты жизни поэта, его стихи стали одним из тех сердечных каналов, по которым передавался следующим поколениям духовный русский код, не угасший даже в период безбожия.

Побывав в Рождества Богородицы Ферапонтовом монастыре, основанном в 1398 г. на холме между озерами Бородаевским и Паским иноком Ферапонтом, сподвижником Кирилла Белозерского, увидев потрясающие росписи Рождественского храма, сделанные после 1490 г. иконописцем Дионисием с сыновьями Владимиром, Феодосием и артелью, Николай Рубцов написал — просто и ясно, да так, что лучше и не скажешь:

В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то Божье в земной красоте.

И однажды возникло из грёзы,
Из молящейся этой души,
Как трава, как вода, как берёзы,
Диво дивное в русской глуши!

И небесно-земной Дионисий,
Из соседних явившись земель,
Это дивное диво возвысил
До черты, не бывалой досель…

Неподвижно стояли деревья,
И ромашки белели во мгле,
И казалась мне эта деревня
Чем-то самым святым на земле…

                                «Ферапонтово», 1970

Кто бывал в Ферапонтове — тот полней поймет поэта. Свидетельствую: каждая строка здесь — в десятку, точней не бывает. Мне довелось смотреть такими же глазами «на окрестности те» в 1988 г. Но кто не бывал на Вологодчине — тоже проникнется, благодаря образной силе этого, такого поэтического слова.

Не оставим без внимания серьезное замечание критика Вадима Кожинова в заметках о творчестве Н. Рубцова: «Тем, кто стремится понять природу поэзии (и, конечно, искусства в целом), необходимо раз и навсегда запомнить, что в творчестве нет и не может быть простых — в буквальном смысле этого слова — и «безыскусных» путей».

Так что мысль о легкости простоты в искусстве — отбросим как иллюзорную. Тем более что мы имеем дело с русским поэтом.

А ведь нужно было носить в себе нечто корневое, неотменимое никакими новыми жизнеустройствами, чтобы написать:

И туча шла, гора горой!
Кричал пастух, металось стадо,
И только церковь под грозой
Молчала набожно и свято.

                        «Во время грозы»

Следует принципиально отрефлексировать один очень важный момент русского бытия, поскольку он и сегодня является камнем преткновенным, поводом для раздора. Я стою на той позиции, что советский период русской истории был провиденциальным, необходимым для русского вразумления попущением Божиим, и в советской эпохе, несмотря на морок, наличествуют — хоть далеко не всегда прямо выраженные — следы присутствия Духа Святого. Итак: и в страшном русском ХХ веке были носители сакрального русского знания (подчас интуитивного, неназванного, безотчетного), деятельность, творчество которых позволили нам сохранить фундаментальные русские ценности даже в тех условиях, которые были направлены на разрушение и уничтожение всего русского. Николай Рубцов сумел выполнить Поручение Божией красоты, гармонии, страдания и сострадания, которые, как мы понимаем, и были частью дара этого поэта.

Я шёл, свои ноги калеча,
Глаза свои мучая тьмой…
— Куда ты?
— В деревню Предтеча.
— Откуда?
— Из Тотьмы самой…

                    «На автотрассе», 1968

Чем же так волнуют нас эти строки, написанные двадцатидвухлетним парнем? Объяснить — невозможно. То ли интонацией, то ли лексическим строем, сильными глаголами, «калеча» и «мучая» (вроде бы, лирическая индивидуальная ситуация, а вдумаешься — не о всей ли Руси говорит автор?), то ли откровенными (от слова Откровение) словами «Предтеча» и «Тотьма», которые и сами по себе есть русская музыка, а к тому же взяты из древнего русского словаря, напоминающего о русской истории, казалось бы (поглядите на год написания) затертой или извращенной безвозвратно. Попутно отметим профессиональную музыкальную тонкость: как полно и содержательно, сущностно (умник сказал бы «экзистенциально») аукаются тут слова «тьмой» и «Тотьмы самой». И этот диалог, похоже, внутренний для самого лирического героя, есть словно вопрошание русского человека, зависшего в безвоздушном пространстве десятилетий безбожия, крушения крестов и куполов, утеснения веры и уничтожения священства: откуда ты и куда ты, русский человек? Камо грядеши?

Стихи Рубцова и живописны, и внеживописны, всеобщи, одновременно. Однако небезынтересно замедлить взгляд, например, на его стихах, прямо адресованных к шедеврам русской живописи. Тут занимателен выбор поэта, поскольку опирается он на картины всенародно любимые, прежде всего, на работы Исаака Левитана, ученика Алексея Саврасова.

Рубцов говорит расширительно, выходя и за рамы этих картин, и за рамки их.

Вот две строфы из рубцовского стихотворения, озаглавленного так же, как полотно Левитана, «Над вечным покоем»:

И так в тумане омутной воды
Стояло тихо кладбище глухое,
Таким все было смертным и святым,
Что до конца не будет мне покоя.

…И эту грусть, и святость прежних лет
Я так любил во мгле родного края,
Что я хотел упасть и умереть,
И обнимать ромашки, умирая…

А вот, по соображению поэта, более характеристичное «левитановское» стихотворение, озаглавленное «Левитан», с подзаголовком «По мотивам картины «Вечерний звон»». Звон катится и катится по строкам, особо аллитерированно во второй строфе, но как проникновенны две первые строки, с глазами бревенчатых лачуг и алеющей мглой:

В глаза бревенчатым лачугам
Глядит алеющая мгла,
Над колокольчиковым лугом
Собор звонит в колокола!

Звон заокольный и окольный,
У окон, около колонн, —
Я слышу звон и колокольный,
И колокольчиковый звон.

И колокольцем каждым в душу
До новых радостей и сил
Твои луга звонят не глуше
Колоколов твоей Руси…

«Твои луга» и «твоя Русь» — это обращение автора к самому себе, к лирическому герою. А если б написать слово «Твой» с заглавной буквы?

Не могу не привести здесь и сочинение «Утро» (1965), вроде бы, не имеющее прямого отношения к русской живописи:

Когда, смеясь, на дворике глухом
Встречают солнце взрослые и дети, —
Воспрянув духом, выбегу на холм
И всё увижу в самом лучшем свете.
Деревья, избы, лошадь на мосту,
Цветущий луг — везде о них тоскую.
И, разлюбив вот эту красоту,
Я не создам, наверное, другую…

Но разве и не о знаменитом поленовском «Московском дворике» эти стихи? Это та самая печально известная церковь Николы на Песках, в двух шагах от Московского Арбата, где упала та самая копеечная свечка, от которой в XV в. сгорела вся Москва. На ее месте в 1698—1711 гг. был построен храм, знакомый нам по картине Василия Поленова «Московский дворик». В этом храме венчался Лев Толстой.

* * *

2011-й январь от Рождества Христова вместил в себе сразу две юбилейных рубцовских даты: 3-го числа исполнилось 75 лет со дня рождения Николая Рубцова, а 19-го — 40 лет с дня его кончины. На мраморных плитах постамента замечательного памятника поэту, установленного в Тотьме в 1987 г. скульптором В. Клыковым, выбиты две известные напутственные строки поэта: «За все добро расплатимся добром, / За всю любовь расплатимся любовью».

Бронзовый, вечный Рубцов сидит теперь на лавочке под березами на берегу реки Сухоны, лиричный, глубокий, задумчивый, как будто мысленно проборматывающий свои элегические строки 1966-го года (точные строки того времени, уходящие в русскую вечность):

В минуты музыки печальной
Я представляю желтый плёс,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берёз,

И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей…
…
Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чём…
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чём.

Мы русские, а потому грустные. И, пространственно рифмуясь с ним, у Соборной площади города Вологда бронзовый же поэт Николай Батюшков, тоже изваянный скульптором Клыковым, ведет за повод своего коня по берегу реки Вологды, примерно в направлении, где — через реку — находится улица Николая Рубцова и где имеется памятник с лаконично-достойной надписью «Рубцов» (1998, скульптор А. М. Шебунин).

Все-таки мы не совсем беспамятны. И потому остается надежда.

Если у вас есть желание и возможность, поезжайте в Вологду, пройдитесь к реке летним августовским сумраком по улочке имени Николая Рубцова, вспомните его стихи. Более известные, «Тихая моя родина! / Ивы, река, соловьи… / Мать моя здесь похоронена / В детские годы мои…», или менее известные:

Отложу свою скудную пищу.
И отправлюсь на вечный покой.
Пусть меня еще любят и ищут
Над моей одинокой рекой.


Источник: Журнал Сибирские огни, номер 2, 2011

На страницу автора

Марина Щенятская, Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2022