АНТОН ПЕТРАШЕВСКИЙ

ОДИН ВЕЧЕР
или   ...imagines et phantasmata...

Первоначальный вариант рукописи (1992)


КРЫМСКИЙ БАТИК

В приливе влажном, серебристом
Хрустальный слышен перезвон,
Так нежно сыплется монисто,
Звенит над берегом пэон.

Маячник по тропе корову
Ведет, как лошадь за собой.
Она, его послушна зову,
Уныло двигает губой.

Слезой омыты, адаманты
Печально зрят из-под ресниц,
А Пан тем временем пуанты
Натягивает сверх копытц.

Я намекаю: — Бикла-Микла,
Кариа Дариа... О, грек.
Он всё твердит: — Я знал Перикла,
Он был политик и хорег...

Наш Пан к татарке в Кацавели,
Пробраться до ночи решил.
Чтоб отдохнуть в её постели,
Он, вот, по тропке заспешил.

Бесшумно борзо мчится в гору,
Маячник кепку снял пред ним
И кланяется ухажеру,
Ничуть не удивляясь сим.

*  *  *

        Ищи, сын мой, царство по себе,
        ибо Македония для тебя слишком мала!
               Плутарх «Жизнеописания»

Скрип дверных раздался петель —
Ветерок подул под утро.
Третий раз в деревне петель
Прокричал. Проснулся хутор.

В печь глубокую полезу,
В ней найду горшок с лапшой,
Споро совершу трапезу —
С чаем, с горькою травой...

Скрипнут петли, на крылечко
Выйду — трубку закурю.
Славное Прудки местечко,
Я его люблю! люблю!



ВДОЛЬ МОРЯ

Прощай, Капсель, укрытый негой
Залив под пепельной горой,
Тащусь за пьяною телегой,
Дорогой пыльной и длинной.

А рыбаки родные, те же,
Что тут ловили век назад,
На берегу бросают мрежи.
Виденье, или маскарад?

Алчак, пропетый мной заране,
Всего лишь горб — вскипевший лак.
Налево вам, ступайте, пане,
К полудню будете в Судак.



*  *  *

По заснеженному полю
Мчится заяц длинноногий,
Кто вспугнул его беднягу,
Злой охотник рыжий лис?

Или просто поспешает
Удалиться он в полесье,
Спрятаться от наших взоров
Праздных и, увы, чужих.

Перед ним снимаю шапку,
Он философ, несомненно.
Где бы мне набраться прыти,
Чтоб от мира так бежать...

Вот уже совсем он скрылся,
Средь снегов неразличимый.
Добрый путь тебе, зайчишка,
Встретимся когда-нибудь.



САД

Голубоватое свеченье
В окне заброшенного дома.
Любовь — шальное приключенье,
Дорога призрачна, знакома.

Когда-то был в саду я этом,
Вот точно так, один в ночи.
Весною, осенью ли, летом —
Не помню, жаль. И две свечи
В окне горели синим светом.

Тогда испуганный искал всё
Цветы, что в нём всегда росли,
И, как в бреду, я улыбался
И то и дело на угли
Я наступал и обжигался...



*  *  *

Я часто рисовал карандашом,
Всего точней деревья получались.
Ходил по травам сочным нагишом
И пчёлы — мне так грезилось — игрались
В цветах. И так огромен мир мой был
(До горизонта самого), в нём жил
Один лишь я — ребёнок и старик.
В овражке ручеёк бежал, сверкая;
Крапивою обжёгшись, громкий крик
Я испускал, водицу набирая
В ладони; И смотрел во все глаза
Откуда сверху капнула слеза.
(О том, что ивы плачут я потом
Уже узнал). А к вечеру сухие
Я ветви собирал, своим листом
С рисунком разжигал костёр. Любые
(Что вдруг придут на ум — без слов) пел песни,
И не было той ночи неизвестней...



ДЕРЕВНЯ

Морозное раннее утро,
Белый, седой перламутр.
Шаги по хрустящему снегу,
Словно крадёшься во сне,

Стараясь, как можно, потише
Двигаться, но бесполезно,
Все тщетны усилия. И
Нежным соцветьем колец

Исходит из труб деревенских
Дым — неестественно сизый,
И прост, и необыкновен.
Тишь и пронзительный визг

Соседствуют.



*  *  *

Однажды, жарким временем на пыльной дороге,
Я встретил старца — пустынника седовласого,
В руке его ореховый был посох
С верхушкой, словно лаковой от долгих дорог
И горячих ладоней.
На голове клобук порядком поистёртый
И выцветший, как ладанка от бесконечного времени
И горячей груди.
Глаза его лучились по-младенчески,
Он мне, приветливый, беззубо улыбался...
Тепло и весело мне стало от виденья,
Я долго-долго вслед ему глядел
И думал: скоро ль снова повстречаю?



*  *  *

Опять вот ночь. Ночные размышленья.
Кой-где по улице стеклянные шары
На длинных ножках — фонари забвенья,
Посланцы дня до утренней поры.

Густою кистью обозначен блеск их
На фоне сотканном из пепельных теней.
Не воскресить восторгов моих детских,
Не избежать дорог и площадей.

Себе я стал, как призрак, неподвластен,
Я часто грустен и, как призрак, молчалив.
Что мой удел — сложенье скучных басен...
Что мои строки — горсточка олив.



*  *  *

Розовой дымкою газовый шарф
мягко улёгся близ сказочной шеи,
мило звучанье пиитовых арф
в сумерках влажных осенней аллеи;

осень в слезах и малиновом крепе,
скучное время забвенья и снов,
тучи — разводы на мраморном небе,
листья — ковры из разорванных слов;

и в поцелуе протяжном, как вечность,
горечь полыни и горечь любви,
смерть и рожденье, и вновь бесконечность,
боль, наслаждение, солнце, дожди...



ПРОБУЖДЕНИЕ

Пламь сочит над горизонтом,
Бьют часы рассвет,
Он и дерзок и малинов —
Чудно недопет.

И в тумане невесомом,
И в льдяной росе,
И на шляпе рыбака,
И в твоей косе,

На минуту оставляет
Огненный отлив,
Переступит: дальше! дальше!
Ай, нетерпелив.

Ты смеёшь лучистощёко
Дольнего венец.
И шагает над землёю
Розовый отец.



ВОСКРЕСНОЕ РОНДО

Эфир струится... Тёплое теченье
Его сопровождает пташек пенье,
Покачивая ветви и листву.
И слышится мычание в хлеву —
Высоких нот и низких единенье.

Какофонично данное сплетенье
Усердий громких. Плещется в ставу
Косматый пёс и, словно наяву,
Эфир струится...

И круговертью летней упоенье
Тотчас приходит в это воскресенье.
Двоих в своё пристанище зову —
Юдоль и свет. Войдите, я живу,
Терзая душу и воображенье!
Эфир струится...



*  *  *

Гроздь рябины на чайном столе
И варенье в лиловых розетках.
Белый кот на ворсистом ковре,
На цветах, на полосках и клетках.

А под лапой ковчежец любви, —
Полн осколков фарфоровых плиток.
За стеною — поющий рабби.
Дым сандаловый. Груды открыток.



*  *  *

            ...одному хорошему поэту...

Соль слезы, иль морской воды
На бледных замёрзших губах?
Зреют в кронах тугие плоды
В небесных садах...

Вышел мальчик на берег. Рань.
Ещё не видать над горой
Ослепительно рыжего Янь
И пахнет грозой...

Всё мертво, непробуден сон,
Лишь мальчик лежит на песке
На боку; И играется он
Агатом в руке...



СОНТИН

Чай с загадочной травой,
Хоть знакомой и душистой,
Но не узнанною мной,
Выпит. Мячик золотистый

Ты бросаешь мне в ладони...
(Нет, не яблоко — лимон)
За окном резвятся кони —
Вихри. Это Аквилон

Из серебрянной страны
Попригнал красавцев буйных,
Гривы снежны и длинны...



*  *  *

              Елизаветке Головской

Как чудесно с дочкой и женой
Прогулятся в ясную погоду,
Рука об руку по свежей мостовой
После дождика. И редкому народу
Ленному, как старенькая Русь,
Улыбаться, чуть трансцендентально...
И расшаркнуться с знакомым, словно гусь,
Так нелепо, так провинциально.
И у девочки, у входа в магазин
С вывеской лихой «Галантерея»,
Пирожок купить всего один...
И на пряжу за стеклом глазея,
Вслух открыть им то, что ты давно
Всё мечтал соткать из рыжей шерсти:
Дом, аллею — пряное панно
И цыганку с бусами из жести.
На полслове свой рассказ прервать,
Сделать вид, что ты обескуражен,
И опять отправиться гулять
До вокзальных позабытых башен.



... imagines et phantasmata...

                     другу Витале

Там, за капищем прячутся тени,
Но сейчас, разжигая костёр,
Талисман бирюзовый наденем
И сойдутся они в наш шатёр.

Ты не бойся, не стоит бояться,
Мы успеем до солнца вздремнуть.
Ближе к утру они растворятся,
Пусть погреются с нами чуть-чуть.

Слышишь, лошадь тревожно заржала,
Силясь сбросить сплетения пут.
Нет, затихла, как будто признала,
Знать, войдут через пару минут.

Помнишь наши с тобой заклинанья,
Про себя их всё время тверди,
Подражая ветров завыванью,
Размышляя о нашем пути...

Ничего мы у них не попросим,
Мы не спросим у них ничего.
Раз... Два.. Три... А всего-то их восемь,
Все вошли, больше нет никого.

Посмотри, этот старый у входа
Ищет палочкой тонкой в огне.
Молодой же напротив — свободно
Развалился, как хлыщ, в глубине.

На постелях уселись другие,
Как немой, непонятный упрёк.
Улыбнитесь, мои дорогие!
Не хотят, что-то им невдомёк...

Были люди, какие-то люди,
Просто жили себе, как могли.
Время. Вечность. И нас так не будет,
Что не будет, нас нет уж, смотри —

Мы не так ли с тобой бестелесны,
Мы не так ли с тобою смешны?
Нам не все ли тропинки известны,
Что ещё мы изведать должны?

Догорает костёр, за дровами
Нужно выйти — скорей! из шатра!
Но ты слышишь: «Останешься с нами?»
Хорошо, посидим до утра.



*  *  *

Лес и море — два глубоких неба тайных размышлений,
Разделяя, спит меж ними дивный город утешений.

Боль и счастье неизменно всходят солнцем и луною,
Но затменья миг всецело предоставлен лишь покою,

Миг, когда охотник разум стрелы путает с ветвями,
Миг, когда рыбак мой разум не играется с сетями...



ПЯТЬ АЛКЕЕВЫХ СТРОФ НА ВОСТОЧНЫЙ МАНЕР

I

Будь со мной, милое солнце, рядом.
Отметь мой путь ты ровным сиянием,
Ибо ищу я последний путь свой
На берегу забвений моря.


II

Утро сегодня прохлады вестник,
Успею, видно, горы преодолеть.
Если сорвусь я с высокой кручи,
Умру достойно — без печали.


III

         ...удивление...

Если уплыть далеко, где камень —
И на него стать, к берегу грозному
Взгляд обратив, то увидеть можно —
Средь скал застывший исполин спит.


IV

Вёется тропинка по дну поляны.
Рубины ярко светят на ниточках,
Ягоды это эфедры вязкой...
Травой набью я плотно сумку.


V

        ... перед дождём...

Книгу нашёл я под грушей. Кем-то
Забыта вряд ли для меня — тёмного.
Пусть остаётся на прежнем месте,
Вот только чем её накрою?



*  *  *

Иду над яром — менестрель,
Туда, где жили мои предки,
В холщовой сумочке свирель,
Платок пуховый для соседки.

Деревня милая моя,
Что почиваешь в чистом поле?
Я твой — прими меня, родня,
Троюродная или боле!



*  *  *
             ...и мой сурок со мной...

И неважный сижу, и разбитый,
Но влюблённый в леса и поля.
И на свете я всеми забытый,
И со мною лишь флейта моя.

Одиночества я не боялся.
И жестоко над теми, кто пел
Очень грустные песни, смеялся,
И кто плакал, я тех не жалел.

И прощали меня и любили,
Но была ли мне в этом нужда,
Коль меня бедолагу манили
Снова в путь и цветок, и звезда.

В легкомысленной дней круговерти,
Не года проносились, — века,
Чередуя рожденья и смерти,
Словно карты жонглёра рука.

И по книгам в тени у акаций,
Я следил, удивленье тая,
За движением цивилизаций
И со мною лишь флейта моя.

Я восторженный верил, что где-то,
За великою суммой преград,
Озарённый лазоревым светом,
Есть таинственный сказочный град.

И неважный сижу, и дрожащий,
Но влюбленный в леса и поля.
Пусть меня называют пропащий,
Кто со мною, лишь флейта моя...



СОНТИН

Любовь! недолгий призрак твой
Витал меж нами в синезаром
Дыму сверкающей зимой.

И любовались все пожаром
Моей души — твоей души,
Но вышел срок... В восторге яром

Очнулся я в глухой тиши.



*  *  *

Вечер. Ноябрь. Я тебя вспоминаю,
Сидя на маленькой кухне своей.
Воду для чая себе согреваю,
И не поёт уж давно соловей —

Прыгает сонно по лыковой клетке,
Странно насупившись, временно глуп.
Встречи с тобой мимолётны и редки,
Мне б не забыть твоих солнечных губ.



СЕПТИМА КРЫМСКАЯ вид I

Две чайки греются в лучах
На валуне — далёко в море.
В морских взволнованных речах
Твои я слышу боль и горе.

Кружится пена на воде,
То седина дрожит от ветра
В Твоей роскошной бороде.



СЕПТИМА КРЫМСКАЯ вид II

Иконостасы и хребты
Под жарким солнцем Меганома
Воздвиг на удивленье Ты,
Тем подчеркнув величье дома,

В котором всех нас приютил.
Своё Божественное Нечто
Глазам презренным приоткрыл.



*  *  *

Я вступаю в край Эдемский,
В перепевы райских птиц,
Вот каков уезд мой N-ский!
Оземь брякаюсь я ниц

И воплю, что сил хватает:
Ой-ла! Ди-ла! Ой-ла-ва!
И земля мне отвечает:
Встань, хмельная голова.

Я встаю, в руке огарок
Парафиновой свечи,
А вокруг меня оградой
В землю воткнуты мечи.

Под ногою чреп пирата,
У плеча браслет из плит,
Вроде мраморных когда-то,
Грязно-розовых на вид.

Возвращается мне эхо:
Ой-ла! Ди-ла! Ой-ла-ва!
Я покрыт зелёным мехом
И в колючках голова.



*  *  *

Я открою окно, чтобы слышать
Песнь весеннего ливня и ветра,
И холодным пером на бумаге
Проведу, может, несколько линий.

Чтоб с названьем не мучаться мне,
Может, кляксу над ними поставлю.
Чтоб с числом не запутаться вдруг,
Закорючку внизу намалюю.



СОНТИН

Ты далеко, за тихой речкой,
За неглубоким озерцом,
На кухне куришь перед свечкой,
В слезах любуюсь я лицом

Твоим изысканно-простецким,
А ты красуешься пред мной
В платке цветастом деревенском,
Мне непонятно, что с тобой...

. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .

Цветы? Смешно... Смешны узоры,
Коль ничего не смыслишь в них,
Но, вспоминая смех Пандоры,
Слагаешь свой безумный стих.



В ОДИН ВЕЧЕР

Близ Плиона в пасмурное время
Нимфу у болота вы найдите,
Где лапифов диких бродит племя
У Кенея — оборотня в свите.

И покуда Бронт, Стероп и Арг
Носятся на вашими главами,
Чародей, кудесник, юный маг,
Улыбнитесь той печальной даме.

Не оставьте вы её под вязом,
Сладкою приманкой для кентавров,
Не обидьте дивную отказом,
Увенчайте дафнаславным лавром.

Уведите вы её в Афины, —
Век за веком на болотах мокла.
Как тоскливо — кочки и трясины,
Пусть в артистах служит у Софокла.



Источник: Архив Виталия Волобуева, запись 1993 года



Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2017