Знаете ли вы, что такое зарплата 18 дол­ларов в неделю в 1929 году? Не богатство, нет. Это гораздо больше. Это уверенность в завтрашнем дне. А если к тому же вы еще молоды, недурно выглядите, по-своему эле­гантны и каждый вечер можете поддержать под локоток умопомрачительную девушку, то считайте, что вы ухватили птицу счастья за хвост.

Рэй-старший переворачивал твердые страницы фотоальбома. По жухлому кар­тону разгуливали джентльмены в костюмах с широкими лацканами, тысячами лампочек переливались зазывные объявления. На ре­кламном киноплакате злодей с отвислыми казацкими усами сжимал связанную полу­обнаженную красавицу. В нижнем правом углу благородный сыщик Бульдог муже­ственно готовился к подвигу. Над дымными фабричными трубами висел цеппелин. На этой фабрике когда-то работал юный Кларк Гейбл, будущий король Голливуда, Батлер из «Унесенные ветром».

- Сукин сын, - стучал пальцем по фото­графическому лицу Рэй-старший, - занял у меня пятьдесят центов, чтобы дать таксисту на чай, и до сих пор не вернул.

«И вряд ли вернет, - думал я, - по­скольку он умер в 1960 году».

Оба Рэя живут вместе, в маленьком двухэтажном доме. На автомобильном но­мере отца написано «Рэй синиор», то есть старший. На номере сына - «Рэй джуниор», младший. Видимо, чтобы не перепутать. В том же доме живет и сын младшего Рэя. У Чэда на номере только буквы и цифры. Вот так и теряется связь поколений.

Три одиноких мужика на удивление мирно уживаются под общей крышей. На­верное, потому что каждый охвачен соб­ственной страстью.

Мой друг Рэй-младший коллекциони­рует карманные часы. Любовь к тикающим железкам настигла его, как молния, еще в нежном возрасте. Он разобрал папины часы и, конечно, не сумел вновь соединить бле­стящие шестеренки, за что и был слегка бит матерчатыми подтяжками. Контраст между несправедливым миром и гармоничным ме­ханизмом прошел трещиной прямо через его сердце. Как-то он меня всерьез убеждал, что часы - это единственная вещь, которая может оживать.

-                     А паровоз? - провокационно спраши­вал я.

Рэй смотрел на меня как на недоумка и, чтобы успокоиться, шел к холодильнику и съедал подряд несколько сэндвичей с ветчиной. Поперек его необъятного живо­та раскачивалась толстая золотая часовая цепочка. Когда он появляется, например, в ресторане, голоса сразу смолкают. Вид его величественен: гордая осанка римско­го легионера, изящная походка бегемота, пестрый жилет, огромный румынский нос и золотые цацки, свисающие изо всех кар­манов и брякающие при каждом движении.

Его сын Чэд имеет хобби попроще: он ломает компьютеры. По-моему, он компью­терный садист. Его комната завалена тру­пами убиенных процессоров, и там пахнет горячим паяльником. Сам Чэд считает себя великим конструктором.

-                     Он нас сожжет! - волнуется Рэй- старший, с детства не знающий, с какой стороны взять обыкновенную отвертку. - Он устроит пожар, и меня убьет электри­чеством!

Слова «пожар» и «электричество» для него синонимы.

-                     Па, ничего страшного, - отрывается от лицезрения заковыристой пружинки Рэй- младший, - я поставил предохранитель.

-                     Он сожжет предохранитель! - про­рочествует старший.

-                     Па, я поставил двойной предохрани­тель.

-                     У нас будет двойной пожар! - пу­гается технически неграмотный Рэй- старший.

Всю жизнь он служил Мельпомене и Терпсихоре, начинал билетером, с фонари­ком разводя по местам в полутьме опоздав­ших зрителей. Как раз тогда, в 1929 году, открылся дивный театр.

Это была великая эпоха. С треском об­рушилась фондовая биржа в Нью-Йорке, а в самом центре нашего города засияла лампи­онами волшебная крепость в мавританском стиле. Итальянский архитектор Эберсон, по словам местной газеты того времени, пре­взошел Микеланджело. И газета была права: Микеланджело никогда не строил театров.

От входа наверх вела широкая лестница с чудными коваными перилами. Два алькова по сторонам площадки второго этажа напо­минали о сказках Шехерезады. Уникальная деревянная резная мебель заполняла залы. Ковры устилали мраморный пол. В нишах белели алебастровые итальянские статуи.

Хитро устроенные проекторы заставля­ли зрителей в изумлении задирать головы к потолку, по которому плыли почти настоя­щие облака. А в особых случаях на том же потолке загоралось электрическое звездное небо. Рэю повезло, он получил работу. Птица счастья уронила цветное перо ему на ладонь.

Птицу звали Лоретта, она была синезеленой попугаихой, свободно порхала по фойе и приветствовала гостей. История умалчивает, кому пришла на ум эта сверх­оригинальная идея, однако затея гостям понравилась. Рэй с попугаихой крепко под­ружился. Он приносил Лоретте очищенные грецкие орехи, шептал ей ласковые слова, а в укромных местах - за шторами и кар­низами - развесил крошечные зеркала. Для попугайного развлечения. Рэй и Лоретта стали идеальной парой.

Его карьера плавно, как птичий полет, поднималась к сияющим высотам. Сначала он стал старшим билетером. Потом млад­шим менеджером. Потом заместителем директора. Стройные ножки артисток вы­бивали чечетку на сцене. Мюзикл «Танцуй, девочка, танцуй!» пользовался успехом. Между представлениями крутили уже став­шее звуковым кино. Трэйси         Спенсер пленял девушек знаменитым взглядом с поволокой. Попугаиха Лоретта исправно работала попугаихой. Примерно так, как моя собака Лаки раз в месяц ра­ботает собакой в госпитале. Больные ее гладят, она им виляет хвостом, и они выздоравливают.

А потом началась война. Как человеку искусства, Рэю повесили на шею громозд­кую фотокамеру «Графлекс» и отправили в Нормандию. После первого же боя вы­яснилось, что у Рэя слишком дрожат руки, все снимки полетели в мусорную корзину. В фокусе у него получались только гене­ралы и только в тылу. Генералы же хотели сниматься на передовой. Он сносно болтал по-французски, и от греха подальше его на­значили переводчиком.

Париж поразил Рэя Эйфелевой башней и общими для мужчин и женщин туалета­ми. На память о творении Эйфеля он привез домой ажурную птичью клетку с шишаком в виде башенки. А на память о туалетах - настоящий кавалерийский палаш, который он выменял за баснословную цену в 150 сигарет как раз в одном из таких ватеркло­зетов.

Когда Рэй, громыхая железной клеткой и топая солдатскими ботинками, пришел в родной театр, Лоретта не встретила его. То есть она там находилась, и даже на самом почетном месте - в левом алькове наверху чудесной лестницы. Но в форме чучела.

Какой-то приставучий зритель довел Лоретту до того, что она больно цапнула его за палец. Зритель пригрозил судом, дело уладили, однако, по слухам, одним из секретных условий мировой было непре­менное умерщвление попугаихи.

Рэй развернулся, и больше никогда нога его не ступала на благородный мраморный пол мавританского дворца. А как бы вы себя почувствовали, если бы из вашего лучшего друга смастерили чучело со сте­клянными глазами?

В клетку он положил коробочку с во­енной бронзовой медалькой, напоминавшей полдоллара, на красной ленточке с голубы­ми полосками, отнес ее на чердак и начал мирную жизнь.

Правда, страсть к фотографии осталась.

Частенько, когда я забегал к Рэю-младшему, Рэй-старший, если не пере­кидывался в покер на веранде с друзья­ми-пенсионерами, зазывал меня в свою комнату. Худой, как граф Дракула, он сидел в прямом кресле с высокой спин­кой. Тонкие трубки кислородного баллона тянулись к его трансильванскому носу. На стене, между иллюстрациями Норма­на Рокуэла, висела большая фотография Рэя-старшего в пиратской косынке и, чер­нильным шрамом на щеке - в подражание Иорлу Флинту в роли капитана Блада. Над креслом на специальной полочке покои­лась французская сабля. Рэй неторопливо переворачивал страницы, с которых мне в лицо дышала живая, черно-белая, простая, трудолюбивая, наивная, исчезнувшая Аме­рика. Электрические тостеры в витрине ювелирного магазина «Фридлендерс». Очередь за бесплатным сыром. Молоч­ник на трехколесном велосипеде. Иногда мне казалось, что это мое прошлое, и это мои молодые родители, счастливо смеясь, толкают под дождем свой заглохший на перекрестке «Форд». Так продолжалось до позавчерашнего дня.

А сегодня я открывал почти сорванную с петель входную дверь старого городского театра. У меня было здесь одно дельце и очень мало времени. С потолка свисали порванные провода. Под ногами хрустели каменные обломки. Вдалеке стучал отбой­ный молоток. За долгие годы театр обвет­шал до невозможности. Денег в бюджете, как всегда, не хватало. Театр даже хотели снести. Но на защиту исторического здания стеной встали горожане. Нашлись мецена­ты. Отцы города, скрепя сердце, добавили недостающее.

Начался колоссальный ремонт. Сейчас театр умирал, чтобы возродиться заново. Среди суетливых ремонтных рабочих я отыскал пожилого инженера с лэптопом под мышкой. Выслушав мою просьбу, он, ни слова не говоря, отвернулся и пошел прочь. Я сел прямо на грязные останки кресла и стал громко рассказывать. Я рас­сказывал именно эту историю, которую рассказываю вам.

Инженер остановился. Потом вер­нулся. Потом сел рядом со мной. Потом протянул мне свою желтую строительную каску и повел лабиринтами в таинствен­ные глубины чертога. В захламленной гримерной он открыл деревянный, пере­хваченный стальными полосами сундук. Изнутри крышки тускло серебрились жестяные пятиконечные звезды. Инже­нер бережно вынул завернутое в тряпицу чучело.

Я успел вовремя. У похоронного дома профессионально грустный распорядитель уже расставлял на крышах автомобилей траурные флажки на магнитных присо­сках. Неожиданно мне в живот уткнулось сморщенное личико. Это был священник, крошечного роста отец Куку. Он плакал. Давным-давно он венчал Рэя-старшего. Я успокоил как мог маленького священника, провел его в зал прощания и усадил в пер­вый ряд, к Рэю-младшему и Чэду.

Слева от открытого гроба к расписной вазе с цветами на столике был прислонен бело-голубой автомобильный номер «Рэй синиор». Я осторожно поставил сине-зе­леную Лоретту рядом. Теперь все стало правильно. Теперь Рэй-старший был пол­ностью готов отправиться в далекий путь. Ничего не болело, не мешали кислородные трубки.

Луч солнца упал на яркое оперение, озорно сверкнул стеклянный глаз попугаихи, и вдруг по настоящему небу за окном весело побежали цветные электрические театральные облака.

Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая моло­дость, жадная и страстная до впечатлений изящного?

Другие произведения автора

• О добросердечном соседстве
• О друзьях
• О политкорректности
• О работе
• О службе
• О животных
• О судьбе
• О невозможном
• О часах