Александр Филатов. Огни зовущие. Стихи из книги. 1980

АЛЕКСАНДР ФИЛАТОВ

ОГНИ ЗОВУЩИЕ
Стихи из книги. 1980. Скачать книгу в PDF

ПРИГЛАШЕНИЕ

Сойдите вы в моем краю
С подножки скучного вагона,
Я вас водою напою —
Водой из чистого затона.
И поведу в дубовый лес,
Где нет ни юга, ни востока,
Где дремлет вечность одиноко,
Касаясь кронами небес.
И через поле поведу,
Пока не кончится дорога.
Потом лепешкой на меду
Нас встретит мама у порога.
И вам привидится, как мне,
Хоть городские вы ребята,—
Что осень плавится в окне,
В огне холодного заката.
Топча полынь и лопухи,
Умчимся осени навстречу...
И будет день. И будет вечер.
И будут новые стихи.

___________________________________________________________________________

ПОЛЕЗНАЯ ИНФОРМАЦИЯ:
Команда профессиональных и опытных юристов с пониманием вопроса рассмотрит банкротство должника и найдёт наиболее подходящее правовое решение в самых сложных ситуациях.

__________________________________________________________________________

БАЛЛАДА О ТОПЛИНКЕ

Не знаю я, не ведаю начала
Того села, где дом мой и жена
И где мое рождение встречала
Великая и грозная война.
Не знаю кто,
Быть может, половчанин,
Быть может, сам Владимир Мономах
Врубались в земли острыми мечами,
Неся и возрождение, и прах.
Идёт молва, что помнит ещё кто-то,
Как по степи, сожжённой тут и там,
Кугой шумели топкие болота
И кочевали кони по холмам.
И дед седой твердил, не уставая,
Что только тут — и кончилась орда.
Что Дмитрий-князь свирепого Мамая
Сразил вон там, где пенится вода,
А много позже, клятвенно спокоен,
Доказывал с утра и до утра,
Что этот край Петром был удостоен,
Что этот край — знамение Петра.
Что вон туда, к излучине донецкой,
Спешили струги, прячась от ветров.
Что царь велел на землях половецких
Поставить церковь в память про Азов.
Вот так старик рассказывал, чтоб снова
Все повторить с начала до конца —
От первых дней правления Петрова,
От первых струек древнего Донца...

В огромном мире просто затеряться,
Трудней напомнить миру о себе —
Через леса дорогой продираться
Решили сходкой люди на селе.
И там, вдали, в Московии богатой,
Сказать, что есть и будут до поры...
И тяжко в землю врезались лопаты,
Ударили по бревнам топоры.
Стояла церковь. Колокол пудовый
Будил в ночи испуганный народ.
Но только громче голосили вдовы,
Судьбу сынов предвидя наперёд.
Война, война!
Кого ты схоронила,
Кого ты на чужбину увела?
Моё село как братская могила —
Погост, пять хат да старая ветла.
Четвертый Рим?
Да не было тут Рима.
Была беда. И проголодь была.
Но был и дух, ничем не укротимый,
Он нём и нынче бьют колокола...
Вот тут бугор, поросший молочаем, —
Пустырь, тоска, да пыльная зола.
Но некогда тут мать сынов качала,
Чтоб их к себе Россия призвала.
Тут каждый куст и хата мне известны:
Вот тут вели насильно под венец.
И девочка, не ставшая невестой,
Нашла в реке спасительный конец.
Бурлила речка, мчались атаманы
На крыльях разрушительных огней...
Потом зарёю тёплые туманы
Купали красных взмыленных коней.
Гудел набат последний по округе,
И пел народ «Интернационал».
И, кто умел, затягивал подпруги —
За власть свою в оврагах умирал.
А в двадцать первом, в злую голодуху,
Ругая власть Советов на селе,
Косматый поп с юродивой старухой
О Боге пел, хоть был навеселе.
И звал народ оставить коммунаров,
Дождей идти просить у самого...
Наш председатель взглядом, как ударом,
Хлестнул попа и выкрикнул: «А во!...»
Не знаю я то прошлое, иное.
И может, тут сплетение начал —
Вошла война в селение степное,
И клич призывный снова прозвучал.
И речка новым грезила потопом,
Вокруг гремел немыслимый набат —
Столпилась ненасытная Европа
У низеньких и выбеленных хат...
Кто был хоть раз на празднике народном,
Когда с гармошкой старый инвалид
Сзывает баб на танец хороводный
И до зари вечерней веселит, —
Тому понятны станут их сомненья
И в том, что мир,
И в том, что тишина! —
Для них и нынче в каждом воскресенье
Живет война,
Последняя война!
Да я и сам коплю в себе отвагу,
Едва коснусь музейной тишины, —
Так ранят похоронные бумаги,
Свидетели промчавшейся войны...
Стояла церковь в память об Азове,
Снаряд унес железные кресты.
Но, как всегда, в село заходят зори,
В малиновые падают кусты.
И каждый год черёмух обновленье,
И каждый год цветение долин!
Селенье, моё милое селенье —
Глубинный край и сказок, и былин...

Я ВИДЕЛ УХОДЯЩЕГО ВРАГА. 1943

Я видел уходящего врага
И в нём признал недобрые стремленья
По скрипу ледяного сапога
И неприкрытым жестам отступленья.
Новорождённый, знал ли я в тот миг
Ту силу, что дарила мне природа,
Но я издал свой самый первый крик,
И враг побрел по кромке огорода.
Мгновение!
А кажется, века
Оставили зазубрину на сердце.
Повторный крик. И шелест ветерка.
И март вошел в распахнутые сенцы.

ХАТЫНЬ

Ветром ли качнуло три берёзы
Или голоса из глубины?
Или белорусские морозы
Так и продолжаются с войны?
Я не знаю. Уши заложило.
И трещит от боли голова —
Это серый камень старожилов
Предъявил извечные права:
«Жить хочу». И эхо повторило:
«Жить хочу». И голосом полей
Повторила братская могила:
«Жить хочу и видеть журавлей.
Жить хочу и видеть, как цветенье
Полонит родную Беларусь.
Жить хочу во имя возрожденья —
В этом присягаю и клянусь..»

* * *

В поле не ездил с прошедшего лета —
Зёрна упали. Взошли зеленя.
Странно однажды родиться поэтом
С долей такою же, как у меня.
Поле кричало, звало на подмогу,
С бурей воюя один на один...
Я же сквозь слёзы глядел на дорогу
В узкие щёлочки белых гардин
Что бы я смог? Непослушные ноги
Вдруг затекли, не пройдя полпути.
Поле моё, ну прости, ради бога!
Поле моё, ради бога, прости...

* * *

Я сохраню всё это в памяти,
Вот только выздоровлю чуть,—
Все эти наледи и намети,
Все эти «гулюшки» и «уть!».
Все эти «баюшки» и «ладушки»,
Теперь не модные в строке,
И простомольные оладушки,
Замоченные в молоке.
Всё сохраню. На деревенскую
Не покушаясь наготу,
Я сохраню её вселенскую
И чистоту, и доброту.
Ее сарайную, навозную
Необоримую тоску.
Я жатву сохраню колхозную —
С буртами хлеба на току.
И пронесу, как знамя алое,
Пока совсем не упаду,
Её великое и малое,
Не подлежащее суду!

* * *

В моей деревне — так легко,
В моей деревне — всё по-русски:
Тут сало есть и молоко,
И редька черная — к закуске.
Тут стол накроют. Угостят
Медовой легкою настойкой.
Покажут яблоневый сад
И все надворные постройки.
Расспросят про отца и мать,
Поговорят об урожае...
И долго будут обнимать,
В дорогу гостя провожая.
Потом обсудят, кто бы мог
Бродить без дела в глухомани...
Вот так, без видимых тревог,
Живут мои односельчане.

ЛЕРМОНТОВ

1.

Не размышляя, за холмы
Я ускользнул от сновиденья
И там при бликах полутьмы
Писал в ночи стихотворенье —
О том, как странный господин
Под перекрестием лорнетов
Весь вечер простоял один
Вблизи и вдалеке от света.
В его глазах сияла страсть
То затуманенно, то ясно.
И николаевская власть
В тот миг над ним была не властна...
Ещё дремали мужики,
Министры, девки и пророки,
А на почтовых ямщики
Везли таинственные строки
О том, как странный господин,
Вцепившись в гребень парапета,
Рыдал безудержно один
У дома павшего Поэта.

2.

...И у подножья Машука
Наш спор остался не окончен.
Как мы пришли издалека,
Так и ушли — за между прочим.
О чём мы спорили? О стыд!
О том, что было невозможно
В пылу хронических обид
Быть ледяным и осторожным?
Или о том, что не гроза,
А лишь пустая скука света
Сожгла холодные глаза
У недоступного поэта?
Или о том, что сгоряча
Он принял вызов. И открыто
Глядел сквозь даль на палача —
Убийцу Первого пиита?..

3.

Не выстрелил... Тяжелый пистолет
Сначала уронил. Потом три раза
Вздохнул. И в очертаниях Кавказа
Наметился бессмысленный просвет.
Потом упал, ни слова не сказав,
Потом еще бежали секунданты...
Лишь в этот миг ударила гроза.
И Бенкендорф расправил аксельбанты...

* * *

— Кто ты есть? Тростинка на кургане?
Старая гравюра на стене?
Или свет, рассеянный в тумане,
Или свет, притушенный во мне?
— Кто я есть? Травинка на кургане.
Новая гравюра на стене.
Огонек, мерцающий в тумане,
И звезда вечерняя в окне.
— Кто ты есть? Гроза над спелой рожью?
Суховей над клином яровым?
Или ты глухое бездорожье
На путях к исканиям моим?
— Кто я есть? Я радуга над лугом.
Легкий треск вечернего костра.
Я твоя бессмертная подруга,
Я твоя бессмертная сестра...

* * *

За ночь деревья сполна облетели.
В лес с непокрытой вхожу головой.
В воздухе пахнет недальней метелью,
Пахнет землей и осевшей травой.
Хмурится небо — плохая примета!
Осень моя — это память во мне,
Память о прошлом, о выцветшем лете,
Память о первой неясной весне.
Осень моя — неизбежность разлуки.
В чем-то я был неудачлив до слёз.
Осень моя — оголенные руки
Хмурых ракит и веселых берёз...

ФИАЛКА ЗАЦВЕЛА

Дети забежали на подворье
(Мастерил я новое весло).
«Дяденька, послушайте, на взгорье
Что-то синим-синим зацвело...»
Я не помню, что тогда ответил,
Я сказал, наверное, не то!
И ушли расстроенные дети,
Бросив в кучу шапки и пальто.
Голоса звенели за низиной,
Я, строгая, о своём гадал:
На ботинках лопнула резина,
И затоплен начисто подвал...
Падал вечер, бледный и колючий,
И, как будто снова в ноябре,
Навалились северные тучи,
Забеляя лужи во дворе.
И тогда я, что-то вспоминая,
Бросил в лужу лопасть от весла.
Было далеко еще до мая...
Почему ж фиалка зацвела?

* * *

Повсюду смутные приюты.
Войди в посадку за рекой —
Деревья будто бы воткнуты
В песок жестокою рукой.
Роняет иглы бор в молчанье
И, смутных ожиданий полн,
Чуть различимое звучанье
Доносит одинокий склон.
Там, среди жухлых чернобылов,
Бродяжит ветер полевой.
И одинокая кобыла
Всё крутит, крутит головой:
«Куда, куда же делось лето
И чебрецовые костры?
И почему так бересклеты
Сегодня жёстки и остры?»

* * *

Люблю ручное ремесло —
Сапог ли, скроенный навечно,
Или слоёное весло,
Иль столб, вверху остроконечный.
Люблю я тайну кружевниц,
И вязь холодного отлива,
И мерное движенье спиц
В руках вязальщиц молчаливых.
Люблю нелёгкий труд людей
Прекрасный — столь же и не новый,—
В нём Русь, и бег её ладей,
И первый кремль её тесовый,
Стрела, калённая в огне,
И руки, мокрые от пота.
Закваска древняя во мне
И столяра, и стогомета...

ЛЕНИНГРАДСКАЯ ОСЕНЬ

От ветра линяют пальто у прохожих,
Чернеет асфальт у чугунных оград,
И только лоснится холодная кожа,
И только глаза, бронзовея, горят.
Иззябшие хлопают мерно в ладоши...
И страшно подумать, что в Летнем саду
По кронам в ночи одичавшая лошадь
Промчится, сжирая листву на ходу.
На стыке рассвета и мрака седого
Замрёт на граните в венце облаков,
И будут светиться на ветках садовых
Разбойные искры от медных подков...

* * *

Слышал на братской, как внук произнёс
— Здравствуй, могилушка дедова!
Всё у нас ладно, братишка подрос...
Мне показалось — с живым он беседовал.

Слышал на братской слова не слова,
Стонов плетёное кружево —
Камню кричала больная вдова:
— Что ж ты, могилушка мужева?!

Слышал на братской, как старая мать —
Вечная боль деревенская —
Камню шептала:
— Пришла помирать!
Примешь, могилушка детская?

НЕ УЕДУ...

Не уеду, теперь не уеду,
Пусть кричат, что в селе я чужой!
Я пойду по отцовскому следу —
Я в работу уйду с головой.
Буду молча залечивать раны
В тополиной корявой коре.
Буду поздно ложиться. И рано
Буду зори будить во дворе.
Буду сеять цветы в огороде,
Буду лейки из жести клепать.
Буду тайно писать о природе —
И в открытую буду читать.
Пусть кричат: я пролётная птица
И в иные мне надо края...
В моем сердце — деревни частица,
И в деревне — частицею я.

* * *

Я читаю раскрытую книгу осеннего леса
И ответы ищу на мучительный долгий вопрос.
Дунул ветер, кустами поклоны отвесил
И порвал мою книгу. Листы по дорогам разнес.
И теперь не спасти, не сложить эту книгу вовеки,
Нo мне радостно всё же, что новая книга весны
На заре будет читана новым смешным человеком,
Что придёт, как и я, за удачею к тайнам лесным.

* * *

Не на колымаге, а в такси
Я спешил, чтоб дому поклониться.
А над миром дождик моросил,
Остужая знойную пшеницу.
Межевой, цветистый коридор —
Не свернуть ни влево, ни направо!
Здравствуй, Черноземная держава,
Полевой немеркнущий простор.
Вот она, любовь моя и жажда, —
По меже окраинная Русь...
Умирал я временно однажды,
А теперь живой и веселюсь.
Погоняй... Я прыгну на ходу
И, ступая бережно по злакам,
В темноте, невидимый, уйду
На огни, зовущие из мрака.

* * *

Мы ехали долго, разметив маршрут
На карте значками и ломкостью линий...
Свистел над кобылой чешуйчатый кнут,
И что-то стучало в попутной машине.
Сражался баркас, и горяч и скрипуч,
Но старый моряк не казался загадкой.
Тускнел карандаш, как отхлынувший луч,
И мокла на дне путевая тетрадка...
И только потом, через дюжину лет,
Увидев себя с топором и лопатой,
Я понял: героем моим был сосед,
Рубивший в те дни деревенскую хату.

* * *

Прикоснулся к деревне едва,
Прикоснулся и понял, что дома,
Что опять обретаю права
На дорожную россыпь соломы,
На прозрачную ткань повилик,
На колхозное стадо за садом,
И на крик петухов, и на крик
Пацанвы, пробегающей рядом...
Прикоснулся и понял: права
Обязуют, покуда ты сможешь
Проверять перед севом слова,
Как зерно проверяют на всхожесть.

* * *
В. Молчанову

Хватит времени у поэта,
Чтоб построить воздушные замки,
Чтоб подслушать, как плачут зарянки
И смеются дрозды до рассвета.
Хватит времени — даже слишком,
Чтоб в долине, где дуб одинокий,
Седовласым уснуть на осоке
И в цветах пробудиться мальчишкой...
Мало времени у поэта,
Чтоб не строить воздушные замки,
Чтоб не слушать, как плачут зарянки
И смеются дрозды до рассвета.
Мало времени — даже слишком,
Чтоб в долине, где дуб одинокий,
Не уснуть седовласым в осоке
И в цветах не проснуться мальчишкой...

* * *

На западе деревни — холода.
И на востоке — тоже холода.
Но печка так дымила, что глаза
Мне разъедала чёрная слеза.
И я ушел, где ветер знаменит,
Где прут лозы то стонет, то звенит.
И где нога продавливает след,
Чтоб в глубь земли просачивался свет...

* * *

Поднималась девочка на кран
Выше тополей и даже выше...
Где клубится солнышко над крышей,
Прогоняя утренний туман.
Поднималась девочка легко,
Улыбалась девочка, как будто
К небу торопилась босиком
По тропинке росной и уютной.
— Дяденька, я трону облака,
Дяденька, я пробую на ощупь
У горы покатые бока
И верхушки мягкие у рощи!
— Милая, хорошая, смотри
Не разбейся только ненароком —
Эти облака, как пустыри,
Где земным, наверно, одиноко.
На меня ты глянешь с высоты,
Чтоб потом, по делу и без дела,
Говорить, что вот не разглядела
Человека, рвущего цветы.
Ну, а если это не цветы,
Если собираю у обочин
Хворост, чтоб поднять до высоты
Пламя, согревающее ночи?..
Так прекрасна вечная земля —
Разве есть на свете что-то лучше,
Чем поля, и эти тополя,
И журавль с подвескою скрипучей?..

* * *

То ль было лето укорочено,
То ль я не к сроку занемог,
Но на душе, как жизнь просрочена,
Нет ничего, кроме тревог.
Тревог за переулки тесные,
За придорожную траву,
За небогатое невестами
Село, где вырос и живу.
Где я впитал корнями цепкими
И жар земли и хлад воды,
Сжигая волосы под кепкою
В часы полуденной страды.
Где были мне отцом завещаны
Земля с бревенчатой избой,
Куда вошла чужая женщина,
Чтоб стать царицей и рабой...
Тревога на душе болючая!
А вдруг проснусь и не найду
Рядки крыжовника колючего
И у забора лебеду?
И не увижу поле знойное,
И жар земли, и хлад воды...
И в сыне — пахаря достойного
В часы полуденной страды?

* * *

Это — песня весны и прибоя,
Это — песня бунтующих вод!
Я бумажные лодочки строю,
А мальчишки — атомоход.
И спешит их модель через воды,
Оставляя надолго следы,
Не зависимая от погоды,
Застрахованная от беды...
Но не знаю, кому я открою
И доверю секрет в тишине —
Почему я всё лодочки строю
И пускаю по гиблой волне?

МОЛНИЯ В МОРЕ

Распластанная на мгновенье
В немыслимом оцепененье,
Она качнулась на волне,
Как тень гигантского кальмара,
Потом зарылась и пропала,
Но долго-долго в тишине
Там струйка огненного пара
Кровавой щупальцей дрожала.

* * *

Я думал, что люди — не вечны,
Я думал — цветы скоротечны,
Как оттепель в пору снегов.
И сеял подснежники в балке,
И сеял ночные фиалки
На скатах пустынных логов...

Я думал, что реки навечно,
Как солнце над нами и Млечный.
Глубины навечно и плёс,
И в омутах шумные всплески,
И пенье натянутой лески,
И звёздная сетка внаброс...

Невечные реки и плёсы!
На травах по капелькам росы
Для рек собираю в ночи.
И вот на остывшей ладони,
Как будто на бывшем затоне,
Заря преломляет лучи.

* * *

Говорили: не надо по льду!
Я пошел по трескучему льду —
На потеху себе и беду
Я всегда торопился по льду.
Говорили: за плёсами — брод,
Бережёного бог бережёт!
Ни назад не пошёл, ни в обход,
А ступил на таинственный лёд.
Столько рыб золотых в глубине,
Столько бликов на жёсткой волне.
И, совсем молодая, ко мне
Торопилась луна по волне.
И глядел я. И не было сил,
Чтобы взгляд оторвать от светил —
От луны на зубчатой волне,
От звезды где-то там в глубине...
И когда налетела пурга,
И когда притомились снега,
Я всё видел под толщей волны
Отраженье звезды и луны.

* * *

Речка, где было просто —
Скинул штаны — и вплавь.
Иль по воде вполроста
Шлёпаешь, как журавль.
Речка, где были святы
Каждый затон и мост,
Каждый отросток мяты
В наш пацанячий рост.
Речка, где бился звонко
Дождь о тугой камыш...
Речка, река, речонка,
Что ж ты теперь молчишь?

РАССКАЗ О ПЕРВОМ СОНЕТЕ

Шел я через город не спеша,
Прижимая тоненькую книжку.
Был тогда я уличный мальчишка,
И во мне жила ещё душа.
Босиком я шлёпал напрямик,
Не стыдясь изменчивого быта.
Дверь в горсад была уже открыта,
И с эстрады плакал духовик.
Помню я фонарь над головой
И стихов неясные начала:
То гроза зловещая рычала
Где-то над дорогой полевой.
А потом иные голоса
Говорили голосом сонета...
И сидел я странным до рассвета
В кресле голубого колеса.
Дворник, навалясь на колесо,
Утром распекал меня не слишком:
«Ах ты, хулиганистый мальчишка,
Как тебя на «чёрта» занесло?»
Я ушёл. Ни книжицы со мной,
Ни суконной кепки-восьмиклинки,
Но зато я слышал, как травинки
Бились под асфальтами волной.
И пройдя сплетенье эстакад,
Не боясь глухого бездорожья,
Я свернул на травы осторожно
И пошел к деревне наугад.

В СТЕПИ

Межа степная. Беглый свет
Над почернелой пашней.
И отдаленный силуэт
Водонапорной башни.
Ручей призывный под ногой
Журчит, не замечая,
Как веет медом, и пергой,
И соком молочая,
И той минутой грозовой,
И этим хлебным клином,
И журавлём над головой,
И клином журавлиным.

* * *

Тень расплывчатая от свечи,
И от лампы контрастные тени.
Сколько виделось всяких причин
Оторваться от грустной деревни
И остыть на заглохшей тропе
К первородным загадкам истоков,
Где вначале родится капель,
А потом уж начальные строки.
А потом уже страсть и недуг,
И порой — отрешенье от быта,
И надежда, что столько вокруг
В человеческих душах сокрыто...
Но увы! Что причины мои?
Что рассудок скупой перед страстью? —
Вот шумят за окном воробьи,
И опять я в их маленькой власти.
Вот подтаявший снег обронён
Распрямлённою веткой берёзы,
И совсем растерявшийся клен
Подхватил ее ранние слёзы...
Уходя в этот мир с головой
И теряя, быть может, другое,
Я стою над капелью живой,
Защищая в ней чувство живое.

СТИХИ СЫНУ

Прочитай, мой малыш,
Эту книгу Добра и Печали,
И по шёпоту губ,
Как по шелесту знойных берез,
Я пойму наконец-то,
О чём твои губы шептали,
Когда розы засохли
И клумба осталась без роз.
Я пойму: почему, прикасаясь
Ладонью к протоке,
Ты шептал еле слышно
Над мёртвым скопленьем воды:
«Надо только не спать,
И росу собирать на осоке,
И протоку поить,
И тогда не случится беды...»
Прочитай, мой малыш,
Эту красную книгу Печали,
Эту книгу Добра
На границе страстей и тревог —
И поймёшь: отчего и зачем
Эти птицы кричали
На холодной развилке
Невидимых птичьих дорог!

ОТВЕТ Л. П.

Я согласен, что слава — Родина,
Доброта наша русская — Родина.
И что блеск боевого ордена —
Это тоже святая Родина.
Но слеза — это тоже Родина,
Но беда — это тоже Родина.
По слезам было столько пройдено,
И беде было столько отдано!

* * *

Понарошку — я богатый,
А не просто фантазёр.
Чай, настоянный на мятах,
Пью из блюдечек озёр.
Не скупясь плачу чеканом
Раззолоченной ольхи
За шипучие туманы,
За осенние стихи.
За полынную погоду,
За ковыльную парчу
Я тобой плачу все годы,
И собою я плачу...
А взаправду — есть минуты,
Когда платят мне всерьёз
То дождём, то вьюгой лютой,
То окалинами гроз.

* * *

Приснится лошадь. И в поту
Хватаюсь сонный за тетрадку —
Веду неслышно в поводу
К лугам пугливую лошадку,
Туда, где шум и гам машин
Еще не властен над мирами,
Где воздух сдавленных лощин
Гудит и брызжет комарами.
И где бессмертника цветы
Врачуют мир целебным соком,
И солнце смотрит с высоты
Глазами старого пророка.

* * *

Речка. Лодка на приколе.
Золотые тростники —
Всё знакомое до боли,
Болевое до тоски.
Вёсла сломанные. Баба
Молча косит липягу.
И подрезанная жаба
Корчится на берегу.
Всё как было: вечер, лето,
Хаты, улица, закат,
На фронтоне сельсовета
Неизменчивый плакат.
На погосте те же тумбы,
Пирамидки и кресты,
Те ж оплаканные судьбы
И бумажные цветы.
И Мордасова с пластинки
Всё зовет — не устает
Под сосёнки, под былинки
На вечерний хоровод.
Всё как было: тропка, лозы,
Дверь, щеколда и порог...
И нахлынувшие слёзы
Я сдержать уже не мог.

* * *
З. Ф.

Все повторилось: шум вдали
На почернелом косогоре,
Полусырые горбыли
В давно не крашенном заборе.
Всё повторилось, как слова,
Не защищённые от стужи, —
«Цветы весенние, трава
И переполненные лужи...»
Всё повторилось. Только ты
Прошла, минуя повторенье,
К ступеням тихой доброты,
К ступеням вечного горенья.

СТИХИ О ХАТЕ

Уже подъехал экскаватор,
Уже бульдозер подкатил.
И хата смотрит виновато
Дырою черной у стропил.
Какая техника нависла
Над нею тяжестью стальной,
Над этой крышею ослизлой
И над стеною лубяной...
А было, было же когда-то:
Пришел мужик. Топор принес.
Срубил. И выпил. И остаток,
Подумав, выплеснул на тес.

* * *

Кормлю синиц в пустом саду
С ладони крошками участья —
Ещё отзывчив на беду,
Ещё отзывчив и на счастье.
Кормлю. А ветер, леденист,
Сечёт ладонь до побеленья.
И вот уже синичий свист
Я слышу где-то в отдаленье.
Спешу, растрёпан и космат,
К участью призываю небо...
А где-то кучка пацанят
Синиц кормила просто — хлебом.

* * *

То были лучшие стихи —
Одно прикосновенье к хвое,
Грибы, увязшие во мхи,
И осветленье круговое,
И шёпот, слышимый едва,
В ответ на крик метели близкой —
То были лучшие слова
Во всей поэзии российской.

ПРЕДГРОЗЬЕ

В этом весеннем предгрозье
Не чувствуется духоты.
Будто разъятые гроздья —
Дождинки летят с высоты.
И отпечатав беззвучно
На вялом суглинке кружки,
Капли просеянной тучи
Зароются под корешки...

МОРЕ

Ныряли в море я и брат.
Чем дальше, тем мрачней под нами,
А волны шли наперехват,
Жуя солёными губами.
Сожрут? Всесильным не в упрек,
Но пусть напишут только маме
Хотя б в две строчки некролог
Своими знойными стихами.
Иначе вырвусь и черкну
На двухкопеечной открытке,
Как серых водорослей нитки
Пришили к берегу волну.

* * *

Когда душа не знает взлёта,
Не кошен клин. И жадные до пота
Немеют руки. В пальцах перехруст,
И серп тяжёл. И затенённый куст
Покажется преддверием блаженства.
Но вот букашка, полная степенства,
Вонзила хобот в зрелое зерно,
Прошли стрекозы сомкнутым звеном,
Проснулся жук. Из-за посадок лихо
Стрельнули ульи дробью по гречихам.
И плети рук, колосьями шурша,
Секут и жалят. И летит душа.

РОЖДЕНИЕ ЛЕТА

Поговорили, торопясь,
И разошлись, куда хотели,—
Март в осветленные капели,
Апрель в разжиженную грязь.
Соприкоснулись, как могли, —
Одним мгновением разлива,
Пчелой на ветке чернослива,
Икрою рыбьей на мели,
Смещеньем красок в облаках,
Смущеньем бледных первоцветов...
А утром закричало лето
У повитухи на руках.

* * *

Свет калиновый в лесу.
Тихо и тревожно.
Неуютно колесу
В колее дорожной.
И тогда велосипед
Направляю в чащу,
На живой вчерашний след
И на свет вчерашний.
Листья в несколько слоёв,
Но не слышно хруста.
Дом уснувших муравьёв,
В доме тоже пусто.
Под пеньком недвижный уж
Скручен в два овала.
И в душе такая глушь,
Будто сердце стало.

* * *

В государстве трав и первоцветов
Я совсем не первый, не второй...
Окунаясь в травы с головой,
Я в себе не чувствую поэта.
Когда зной сползёт по небосводу
И схлестнётся с сочною травой,
Окунаясь в рощи с головой,
Я в себе не слышу лесовода.
В косаря не вырасту, хоть к лугу
На плече с серпом или косой
Тороплюсь за утренней росой,
Созерцая сонную округу...
Лишь тогда я сеятель и пахарь,
Лишь тогда я — с думой о словах —
Продолжаю книгу о лесах,
Когда сохнет потная рубаха.

РОЖДЕНИЕ ЗИМЫ

Еще листва вовсю цвела,
Еще солому не убрали,
И вдоль посадок кочевали
Беспечные перепела.
Ещё не куплены дрова.
И у мальчишки от паслёна
Рубаха сделалась зелёной,
Как после дождика трава...
Но, ухмыляясь, утром дед
Напялил шубу. А к обеду
Уже по дедовскому следу
Прошел и первый лыжный след.

НАЧАЛО СТИХА

Сижу в кустах чертополоха,
Качаю шину не спеша
И думаю: не так уж плохо,
Когда спокойная душа.
Летят безумные машины
На дождь прозрачный и на грязь,
А я на лопнувшую шину
Гляжу, ни капли не сердясь.
Кручу домкрат. И слышу снова —
Вдали ночной призывный глас,
Зовёт израненное слово,
Давно ушедшее в запас.

* * *

К поездкам долгим не приучен,
В поездках просто я больной.
Ищу, ищу, — а где же лучше?
Выходит, там, где дом родной.
Где речка бережно полощет
Кусты, нависшие над ней,
И где разбросанные рощи
Сплошь из ракит и тополей.
Где в рани синей раствориться,
Коль будет надо, я смогу.
И где, как сказочные птицы,
Блуждают тени по лугу.
И все же ездил я немало.
Чем чаще ездил, тем сильней
Я ощущал свое начало
Средь наших старых тополей.

ЧЕРНАЯ ЗЕМЛЯ

А сколько раз в распутицу, ненастье
Тебя хулят, невинную виня!
Земля моя, своею черной мастью
Непостижимо трогаешь меня.
Ты так печальна осенью дождливой,
Что даже в полдень, кажется, вот-вот
Накатит мрак гигантским черносливом
И что-то в сердце больно надорвёт.
Темно и грустно в поле по толокам,
И боязно под кронами берёз.
Гляжу на небо с мукой и упрёком:
Когда же снег? Когда придет мороз?
Но боже мой, какое вдохновенье,
Когда средь марта чёрные глаза
Раздвинут вдруг сугробов накопленье,
Чтоб март впервые землю показал.
Какая радость: шапки над дворами!
Кричат: «Земля! Эй, черная земля!»
И снова она властвует над нами
Пучком ромашек, былкой ковыля,
Ростком пшеницы, жгучею крапивой,
Грибным дождем, и шорохом в бору,
И стадом, отучневшим и ленивым,
Пасущимся до осени в яру...
Зачем же только люди в непогоду
Тебя хулят, невинную виня?
Земля моя одной со мной породы,
Родившая для счастия меня...

* * *

К дороге жмётся жёлтая листва —
И гонит ветер лёгкую добычу.
А где-то в небе жалобно курлычут
Два журавля, заметные едва.
Я у обочин грустные костры
Сжигаю с той весёлостью беспечной,
С какой листва покинула кусты
И мчится по дорогам бесконечным.
В такие дни мне весело порой.
В такие дни, мне кажется, на свете
Родятся златокудрые поэты
И небо обновляется звездой.

* * *

Я в последней траве засиделся до ночи,
Не писалось в ночи — всё мешал паровоз.
Лишь слагались стихи из простых многоточий,
То ли в шутку слагались, а то ли всерьез.
Вот строка. И всего одно слово — криница,
Умирающих звуков немыслимый строй.
Но когда-то я бегал к кринице напиться,
Повисая над бездною вниз головой.
И не жажда гнала, и не горечь полыни,
А неясный призыв моей тихой души.
Я, как путник усталый, бродил по пустыне
И на сердце пожар непонятный тушил.
Вот два слова ещё, вот строка без начала,
Вот сиротски глядит на меня из-за строк
Неказистого кустика прут краснотала,
Я таким же в ночное гонял табунок...
Где криница теперь, и послушные кони,
И картошка в ночном, и движенье ночей,
И смешной старикашка в рубахе посконной
С портупеею накрест взамен помочей?..

* * *

Эх, грибники!
Народ-неразбериха...
«Ау-ау!» — доносится порой.
В кусты забилась смирная ежиха,
Прошив листву калёною иглой.
А всюду грузди,
Всюду зеленушки
Волнуются, мелькают и пестрят.
И, как веснушки,
Ранние веснушки,
В крапиве точки рыженьких опят.
Ну, налетай всем миром веселее,
Оседлый и кочующий народ!
Такой он, гриб...
Чем рвёшь его смелее,
Тем он смелее, кажется, растет.
Автобусом, машиной, поездами
Спешат в леса,
Забрезжится едва...
И Белгород солеными грибами
Давно пропах, как древняя Москва.

НОЧНАЯ ДЕРЕВНЯ

Уже деревня на покое,
Уже потушены огни.
И веет хлебом и тоскою,
Как это было искони.
И веет отжитым и новым —
То сторож крикнет в мегафон,
То зашумит грядой плетнёвой
Орава галок и ворон,
То лампа вспыхнет на мгновенье,
То заяц прыгнет в палисад...
И всё достойно поклоненья,
Как тыщи лет тому назад.

* * *

Читаю свет в заснеженном лесу
И думаю с надеждой и мольбою,
Что этот свет я в дом перенесу
И назову весёлою судьбою.
Я свет люблю, хоть он и не родня,
А лишь знакомец в памяти далёкой...
Придуманного красного коня
Я с ним водил по стравленным толокам
И в час беды, да мало ли чего —
Претензий, притязаний и насмешки —
Я ставил карту только на него,
На белый свет с лазурью вперемешку.
И потому с надеждой и мольбой,
В лесу читая тайну освещенья,
Я назову весёлою судьбой.
Печальное моё стихотворенье.

ПОЛЕВОЙ ОБЕД

Костёр на поле. Трактористы.
Кухарка в белом колпаке.
Вздувается крупнозернисто
Кулеш в сгущенном кипятке.
Спешат. И тут уж не до шуток.
А между ложкой и глотком
Такой ничтожный промежуток,
Что не затянешься дымком.
И только старая кухарка
Бубнит тихонечко под нос
О пользе скромного приварка
В такой богатый сенокос.

УЧИТЕЛЬНИЦА

Л. Самодаевой

Школа. Дом. И в доме — школа.
В школе — дом. А на устах
Лев Толстой и Марко Поло,
Александр и Мономах.
Связь нелепая... А ночью
В вавилонской этой мгле
Лихорадочный воочью
Стук застынет на стекле.
Валидол, зажатый туго.
Каблучки. Капрона сеть.
А в селе такая вьюга,
Страшно выйти поглядеть.
Хата чья-то, чьи-то дети,
Чьи-то книжки и столы —
И она за всё в ответе,
Независимо от мглы:
За разбойного Батыя,
За разграбленную Русь,
За поля её святые,
За её святую грусть.
За Аленушку и братца...
А порою, что за грех! —
За драчливого канадца
И за матчевый успех.
Валидол, зажатый туго.
Чуткий сон в полубреду.
А в селе такая вьюга,
Что срезает на ходу.

ПОЛЕВЫЕ СТИХИ

Не пошёл бы в поле, но пошёл
По меже колхозного надела —
Поле отчего-то поредело,
Оттого на сердце хорошо.
Хорошо, что пустошь и простор,
Что совсем ноги не задевая,
Мельтешит солома полевая
И ложится в дымчатый костер.
Хорошо, что ветер одинок,
Хорошо, что сам я одинокий —
На строках распаханной толоки
Затерялся строчкою меж строк.

ОСЕНЬЮ

Всё сразу осенью одной:
Цветы и холод — так не к сроку.
И тусклый месяц надо мной
Серпом нацелился в осоку.
Гроза сентябрьская вдали,
Октябрьский снег над молочаем,
А ночью странно журавли
Над нашей крышею кричали.
Ах, карнавал осенних дней!
И грусть, и радость, и тревога...
Треплю загривок зеленей —
Свыкаюсь с осенью немного.

* * *

Рождает лес безумное смещенье
Понятий наших и сует —
Стоят березы в смутном оцепленье,
А глянешь пристальней — и нет.
Стоят берёзы вместо часового,
Окопное бессмертие храня.
Стоят они частицею живого
На рубежах сегодняшнего дня.

ГОРОД ВПЕРВЫЕ

Если б не эти дома —
Плоские пятиэтажки,
Если бы скученней тьма
И у продмагов — упряжки,
Если бы всё, как тогда,
В годы мои пацанячьи, —
Едем. А в поле звезда
Прямо над ухом у клячи.
Въехали в город. О миг
Летней отхлынувшей ночи!
Дьяволом город возник,
Шумом дорог и обочин,
Криком базара, нуждой,
Дамочкою с чернобуркой
И отсветившей звездой
В сером оплыве проулка.
Город мой! Счастие. Сон.
Едем с осанкой монаршей.
А на возу патефон
Крутит военные марши...
Если б не эти дома,
Если б, как в годы ребячьи,—
Снова сходил бы с ума,
Мчась по центральной на кляче
Мимо машин, наугад,
Как угорелый, без страха.
Уши горят, и горят
Плечи под мокрой рубахой!
Город мой! Счастие. Сон.
Где ты, мгновенная вспышка?
Старый, как мир, патефон
И удивлённый мальчишка?..

ВЕСНА ЧЕРЁМУХИ

«Пестики, тычинки, рыльца,
Оплодотворение и плод...»
Надоело в книжках мне возиться —
За окном черёмуха цветёт.
Как зверьки, осыпанные мелом,
На ветвях соцветия вразброс
Замерли к утру оцепенело,
Отряхая хвостики от рос.

ОСЕНЬ РОЗЫ

Под небом осени и Крыма,
Изжив запасники тепла,
Земля лежала недвижимо...
И роза алая цвела
Среди безмолвного скольженья
Лучей, остуженных давно,
И только дух самосожженья
Витал над розой всё равно.

* * *

Выменял тебя не понарошку,
Выменял надолго и всерьёз
На степную скомканную стёжку
И в деревню дальнюю увёз.
Через пни, вокзалы, напрямую
Увозил, не думая в тот миг,
Что тебя я попросту ворую,
Посадив в попутный грузовик.
Что потом, но истеченьи срока,
Разгадав лишь малость бытия,
Я узнал, как, в сущности, далёкой
Та была, которая — моя.

ПОСЕЩЕНИЕ МОНАСТЫРЯ

Так странно и придирчиво гляжу
На крест поваленный и крышу,
Но ничего совсем не нахожу,
И ничего я, кажется, не слышу.
Ну — монастырь. Ну — знаки на стене,
Непознанная тайнопись монаха,
Решётки на двери и на окне,
И подземелье, тронутое прахом.
Что ж из того? Отжили, как могли,
Роясь бесплодно в сотах душных келий!
И хорошо, что нынче заплели
Весь скорбный двор плющи и повители.
И хорошо, что больше не вернусь
Ни мысленно, ни явно к мокрым плитам,—
Меня волнует та седая Русь,
Где пушки из крестов её отлиты...

* * *

Предчувствую тепло и с ним цветы,
И новый день у дальнего обрыва,
Когда уйду от зимней суеты
Туда, где у воды раскрылась ива.
И сяду там над крохотной волной,
И буду я, усталый, долго слушать,
Как в этот час во мне и надо мной
О чём-то шепчут родственные души.
И боль — не боль, и в мыслях чистота,
И жить не страшно, хочется быть вечным.
И верба свежим соком налита
И треплет веткой по ветру беспечно.

Источник: Огни зовущие: Стихи. — Воронеж: Центр.-Чернозём. кн. изд-во, 1980. — 79 с. илл.

Страница автора

Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2011